— Представляю, в каком Вы были шоке, — воспользовавшись небольшой паузой, попытался посочувствовать я.
— Не представляешь, Писатель. Не представляешь… Ну, с начала-то я просто в это всё не поверил. Стою, хлопаю в темноте глазами, как дурак. Думаю, 'что это было?' Вроде бы не пил. Да я вообще не пью. Тогда что со мной? С ума сошёл на старости лет? Такое же ни в одном горячечном бреду не привидится. Вот тут-то меня и осеняет. Мама дорогая! Да ведь это то самое, чего мы боялись. Началось. Вспомнил, как по городу пожарные машины ехали, когда я в погреб шёл. И ведь не придал особого значения. Весь в своих мыслях был. А тут сразу стало понятно, что те машины не на простой пожар мчались. Как понял это — у меня совсем сердце перехватило. Вроде годков-то уже немало, а пожить-то ещё хочется. Кинулся обратно, в свой закуток. Не видно ни хрена. Про спички-то сразу позабыл. Ощупью, ощупью, отыскал свою дверь. Руку расцарапал сильно. Но не почувствовал этого даже. Налетел спиной на полку. Банки посыпались, зазвенели. Я дверь пытаюсь закрыть впотьмах, а она не закрывается. Что-то мешает. Я ногой пощупал — там мешок. Пинал его пинал. В конце концов выпихнул в коридор и дверь закрыл. А засова-то нет. Она же снаружи запирается. И ручки изнутри никакой, естественно, тоже не имеется. Не за что ухватиться. Кое-как, значит, пальцами вцепился в деревяшку, на себя её тяну, словно кто-то снаружи попытается ко мне вломиться. Не знаю, сколько так простоял. Потом горячка схлынула, голова начала работать. Думаю, 'за каким шутом я дверь-то держу? Уж если какая дрянь в воздухе есть, то она сквозь щели спокойно просочится, что держи дверь, что не держи'. Решил свет зажечь. Руки трясутся. Три спички сломал, пока чиркал. Зажёг свечку. Почувствовал себя лучше, когда темнота перестала давить. Стою, соображаю, что делать? Нигде не болит, не колет. Самочувствие, вроде бы, нормальное. Значит, думаю, не надышался. Но это полбеды. Дальше-то что? Сколько ещё в погребе сидеть? Что там на улице? Был бы хотя бы противогаз у меня. То есть, он у меня, конечно же, был, только дома, на антресоли, а не в погребе. 'Ну что ж', -думаю. — 'Задержу дыхание, и рвану домой. Авось не успею сильно надышаться'. А что ещё остаётся-то? Но бежать решил не сразу, конечно. Понимаю же, что если наверху что-то бомбануло, то надо подождать, когда уляжется. Хотя и не знал, что там могло бомбануть. Сижу в уголке. Жарко. Не пойму, то ли это меня от волнения в жар кинуло, то ли уже заразился чем-то. Что только не пережил, пока сидел. А сидел долго, потому как свечка больше чем наполовину сгорела. И вот тут-то у меня засаднила рука. Я её цоп — а там кровь. Ведь сколько сидел, и не чувствовал боли. Рукав весь набух. Закатал его до локтя. Смотрю, хорошо рассадил. Царапина неглубокая, но длинная. Пощупал — не больно. Неприятно немного, ну как мозоль зацепляешь, но боли, как таковой, нет. Когда попытался обтереть кровь, почуял, что рука немеет. Что за странности? Вижу-то плохо. Свечку взял, поднёс поближе. Нечаянно капнул воском на руку, а он на ней запекается и не жжётся. Я ничего не чувствую…
Рассказчик умолк. Я тоже молчал, с нетерпением ожидая продолжения этой захватывающей и страшной истории.
— Темнеет на дворе…
— А? — сначала мне показалось, что он продолжил свою исповедь, но последняя фраза к ней не относилась.
— Бе. Опять домой вприскочку побежишь? — старик поднялся с кресла, и указал мне на окно.
— Вот, чёрт. На самом интересном месте! Ну почему время так быстро летит?
— Да ты не переживай. Я же никуда не денусь. Завтра буду тут же.
— Вы мне расскажете, что произошло с Вами потом?
— Расскажу-расскажу. Ты давай, дружок, пошевеливайся. Пойми, я тебя выгонять не хочу. Но на ночь тебе здесь оставаться нельзя. Не спрашивай, почему. Я не смогу объяснить.
— Да я знаю. Точнее, догадываюсь. Местная темнота кого угодно с ума сведёт, — соглашался я, двигаясь на выход.
— Это в лучшем случае, — провожал меня старик. — Ведь мы имеем дело не с обычной темнотой.
— А с чем? — обернулся я.
Провожатый пожал плечами, — Кто бы знал. Иликтинская темнота живая. Она нестабильна. Постоянно пульсирует. Затягивает внутрь себя, как чёрная дыра. Я-то заякорился. А вот тебя ничто не удерживает в этой реальности. Будь осторожен с темнотой.
— Благодарю за предупреждение.
— Да, кстати, мыши вчера ночью пытались наведаться. Я их шуганул. Вроде убежали, но кто их знает? Наглые они здесь. Очень наглые.
— Спасибо, Аверьян Васильевич. Спасибо Вам за всё.
— На здоровье. Иди-иди, сердешный, не буди лихо пока оно тихо, — Никаноров не грубо вытолкнул меня за порог.
Сумерки успели окутать город мрачной вуалью, но в этот вечер бежать сломя голову мне не пришлось, и я вернулся домой как раз перед наступлением темноты.
— Райли? — уже отходя ко сну, окликнул я свою подругу, высунув нос из одеяльного 'кокона'.
Светящиеся стены уже почти потухли, но в фосфорном отблеске их умирающего свечения мне удалось различить, как сидящая в своём кресле изгнанница приоткрыла один глаз.
— Чего?
— А почему темнота опасна? Почему вы её боитесь? Почему не ходите ночью?
— Писатель, спи. Завтра с утра у нас дел полно, валяться до обеда я тебе не дам.
— Райли, ну тебе что, трудно ответить, что ли? Расскажи, что там, в этой темноте?
— Не знаю я.
— Обманщица.
— Правда, не знаю. Ночью нормальный изгнанник должен прятаться. До наступления сумерек все ищут себе укромное местечко, в котором сидят до рассвета.
— А если не найдут?
— Тогда утром найдут их. Точнее, то, что от них осталось.
— И что, прямо без вариантов?