Тенебрариум - Страница 368

368

Пройдя отвратительных горгоний, мы свернули в длинную, узкую галерею внутриквартальной канализационной сети, с широкой сточной трубой и чередующимися лестницами смотровых колодцев. Все стены были покрыты шевелящейся «плесенью Роршаха» — аномальной жизненной формой, которая своим странным видом способна вызывать стойкую оторопь. Пятна плесени постоянно видоизменяются, преобразуясь в самые различные абстрактные фигуры, словно ты идёшь внутри чёрно-белого калейдоскопа. От этих трансформаций очень быстро начала болеть голова. Чтобы не усиливать этот неприятный эффект, я старался не смотреть на стены, и шёл, уставившись себе под ноги.

Постепенно меня обогнали все спутники, и я стал замыкающим. В области бокового зрения мелькнуло что-то нетипичное. Какой-то синенький огонёк. Это было одно из пятен плесени, и оно осталось видимым, даже когда луч фонаря перестал его освещать. Я присмотрелся — действительно. Единственное пятно подсвечивается синевой. В отличие от остальной плесени, оно не шевелилось, сохраняя форму статичной кляксы, будто кто-то мазнул по стене флюоресцентной краской.

Остановившись возле пятна, я присмотрелся к нему. Оно было шелковистым, со множеством мельчайших фибр, светящихся на манер оптоволокна. Поднёс указательный палец, и фибры потянулись к нему, обдавая лёгким теплом. Осознавая, что здесь ни к чему нельзя прикасаться, я всё-таки нарушил запрет, и дотронулся до этой метки. На секунду в голове сверкнуло, и раздался крик «Писатель!» Отдёрнув руку, я пощупал кожу на пальце — всё в порядке, с тревогой глянул вслед удалявшейся группе, и, быстро собравшись с духом, приложил к пятну ладонь. Яркая синева ворвалась в моё нутро бесконечным потоком. Она утопила всё вокруг, оставив лишь пустоту и голос.

— Писатель! Писатель, ты слышишь меня?!

Голос принадлежал тому, кто выдавал себя за Хо. Давненько он со мной не говорил.

— Да. Я слышу.

— Узнал?

— Узнал. Ты — тот, кто выдаёт себя за Хо.

— Оно тебе всё рассказало?

— Не всё. От него я узнал не больше, чем от тебя. Зачем ты выдавал себя за него?

— Я не выдавал. Ну, может быть, лишь отчасти. Это не играет серьёзной роли.

— Где ты находишься?

— Телом — в Москве. Сознанием — ноосфере.

— А слышно тебя так, будто стоишь у меня за спиной.

— Теперь я использую прямой канал связи, посредством одного из вспомогательных биополимерных нейротрансмиттеров. Если Хо открыло к нему доступ, значит ты не зря прошёл через туман. Нужно торопиться. Оно не позволит нам долго общаться. Я должен предупредить. Впереди тебя ждёт серьёзное испытание. У нас закончились резервные копии. Поэтому, теперь ты либо пан, либо пропал.

— Что я должен делать?

— Постарайся изменить своё самоопределение. Это будет непросто, но если постараешься, то всё получится.

— Изменить самоопределение? Как?

— Представь, что ты изгнанник. Что ты — больше не человек. Всё человеческое останется здесь, на этом самом месте, а дальше путь продолжит совершенно иное существо, с иными целями, задачами и мыслями.

— Но я не смогу.

— Ты должен!

Бесконечная синева со свистом втянулась в одну точку, словно в чёрную воронку, и мне в лицо брызнул яркий свет фонаря.

— Кажется, всё в порядке, — осматривала мою руку Райли, с силой оторвав её от погасшего пятна.

— Его парализовало? — спросил Гудвин, и тут же ущипнул меня за бок. — Да нет, вроде рефлексирует.

— Писатель, как ты себя чувствуешь?

— Хорошо… Только голова болит.

— Ну что ты за человек? Тут нельзя ни к чему прикасаться!

— Человек? — я посмотрел на Райли, и от моего взгляда она тут же умолкла. — Ты о чём?

— У вас там всё нормально? — окликнула нас Тина.

— Да, — ответил Гудвин. — Мы идём.

Обойдя Райли, озадаченную моим странным ответом, я пошёл за седым изгнанником, стараясь очистить голову от всей человеческой шелухи. Вот откуда головная боль. Она не от мельканий плесени Роршаха. Мы приближаемся к «Сепаратору».

— Гудвин, что с твоим фонарём? — спросил я.

— А что с ним? — обернулся тот.

— Моргает как-то странно. Батарейка дохнет?

— Ничего не моргает, — он, щурясь, посветил себе в лицо, словно хотел рассмотреть горящую лампочку. — С чего ты взял, что моргает?

— Но она же… Так… Ладно, проехали.

— Писатель, с тобой точно всё хорошо? — спросила Райли.

— Да… Вернее, нет. Не очень. Голова болит просто.

— Может остановимся? — она озабоченно взглянула на Гудвина.

— А дальше что?

— Попробуем обойти.

— Нельзя обойти. Либо проходим напрямую, либо никак.

— Наверняка можно найти другой путь.

— Нет другого пути, — отрезала Тинка. — Гудвин прав. Если Писатель не пройдёт здесь, то он не пройдёт нигде.

— Райли, всё в порядке. Я пройду, — попытался успокоить подругу я, хотя сам верил в это с трудом. — Тина, как думаешь, мы уже под 'Сепаратором', или ещё не дошли?

— Я не знаю.

— Мы долго будем тут околачиваться? — проворчал Флинт.

— Да идём, идём, — разозлившись на него, я, преодолевая жуткую боль, пошёл вперёд.

Очень захотелось врезать ему по морде. И от того, что я представил, как мой кулак совершенно неожиданно врезается ему в челюсть, вышибая его драгоценные зубы, мне даже немного полегчало. Это было столь очевидно, что я даже задумался, а не долбануть ли мне Флинта по-настоящему? Но момент был уже упущен. Нужно было наносить удар, когда проходил мимо, а теперь, когда он пыхтит у меня за спиной, уже поздно.

В больной голове бешено крутились варианты зацепок. Что мне помогло? Злость? Ярость? Нет. Чем больше я думаю, что ненавижу Флинта — тем сильнее нарастает боль. Она становится тише, когда я представляю, что бью его просто так, без какой-либо личной неприязни. Он меня задел — я ответил, и мне стало легче. Значит, выход из кризиса кроется где-то в этой области сознания. Почему Хо-самозванец велел мне почувствовать себя изгнанником? Как мне почувствовать себя изгнанником, если я не изгнанник? Каждый шаг, словно по эшафоту. Мне уже всё равно: свет вокруг, или тьма. Это инсуаль. Нет. Это — инсульт, а не инсуаль! Я сдавил виски. Как же болит. Нет, я не изгнанник. Я человек. А может, изгнанник? Среди сплошного болевого шторма я вдруг увидел окраину бесконечной Вселенной. То, что мне показывала Райли в нашем общем видении. Мир, для которого я был создан. Боль стала нестерпимой. Кажется, я даже закричал. Не знаю, громко, или тихо. Или, возможно, вообще никак. Просто разинул рот, и упал в пустоту.

368